04

Я так долго сидел за письмом. И когда я наконец решился выйти к миру, он не отверг меня, не намылил мне ступеньки скользким жидким. Он не вонзался в мои щеки острыми когтями. Он не рвал на мне одежду. Не посыпал мне голову холодными острыми. Не притуплял мои слова, не вкладывал мне в руки орудия самоубийства, не останавливал меня на полпути, не отправлял побитым судном в док, не клепал мою кожу металлическими вставками, не открывал мне болячек, не выдирал зубов, не ломал носов. Он оказался карамельным светом по ступенькам лестницы, по которой ты словно в первый раз спускаешься в свой подъезд. Не замызганный, не разрисованный похабными графити, не в моче, не в кале, не в семечках не в запахах. Свой подъезд. Чистый, светлый, простой - покраска или штукатурка, свежая плитка, маленькая лампочка и большая дверь во двор. Двор зеленый и чистый и много скамеек, а на каждой скамейке твои друзья. Может быть не те, или не совсем те, или не только те, про которых ты определнно и четко знаешь. Но другие, которых ты видел то может только один раз в жизни, или даже забыл, что видел, или те, к которым ты стеснялся подойти и заговорить, или те, кому ты сделал больно, и думал, что никогда уже не увидишь их и не сможешь улыбнуться, а даже если сможешь, то ясное дело, что они только плюнут тебе в ответ. Но даже эти, раненые тобой, улыбаются, протягивают тебе чистые ладони для рукопожатия, любят тебя и прощают. И все они собираются вокруг тебя, и говорят шутки и рассказывают радости и обнимают тебя и обнимаются между собой, а потом вы садитесь на траву или на песок и пьете чай из самовара или ешьте печеную на углях картошку или играете на гитаре и говорите, о том, как мало надо.